Под прицелом — рак

Специализация профессора Катанаева — целевая терапия рака. Терапия, не «бьющая по площадям», как обычная химиотерапия, когда вместе с раковыми клетками крепко достаётся и здоровым, а направленная точечно на источник заболевания.

Чтобы пояснить эту мысль, совершим вместе с профессором Катанаевым небольшой экскурс в мир клеточной биологии. Клетки имеют способность общаться между собой, они посылают друг другу химические сигналы, и эти сигналы запускают ответную реакцию, каскад неких действий. Типов этих каскадов много, около двадцати. Среди них есть такие, каким в большинстве тканей взрослого организма не положено включаться. А они иногда берут и включаются. И это необычное поведение клеток служит триггером к возникновению онкологических заболеваний.

Один из таких каскадов, которые вроде не должны включаться, но это иногда происходит, называется Wnt-каскадом. Его активизация ведёт в возникновению специфической «трижды негативной» формы рака груди. Это форма не самая распространённая по количеству случаев, но по удельной смертности она, увы, лидирует. Ежегодно в мире от «трижды негативной» формы рака груди умирают более 200 тысяч женщин.

Целевая терапия профессора Катанаева направлена на прерывание Wnt-каскада и прекращение заболевания, можно сказать, в самом зародыше.

В 2012 году профессор Катанаев с коллегами обнаружил, что открытый 70 лет назад препарат, применяющийся против проказы, клофазимин может прервать Wnt-каскад и остановить развитие «трижды негативной» формы рака. Лекарство от рака найдено?! Стоп! Тут необходимо совершить ещё один экскурс. На этот раз в мир современной фармацевтики.

Для начала отметим, что разработка нового лекарства в среднем занимает 10-12 лет и стоит около 1 миллиарда долларов. Процесс разбит на несколько этапов. Первый этап: идентификация мишени. Определение органа или участка организма или процесса, на который будущее лекарство будет воздействовать. В нашем случае это Wnt-каскад.

Второй этап: скрининг. Это поиск химического соединения, которое может воздействовать на мишень нужным образом. Каждый университет или фармкомпания имеют собственный банк химических соединений. На этапе скрининга происходит автоматический и роботизированный перебор соединений и проверяются их реакции на мишень.

Теперь внимание, нюанс! Достаточно богатый и во многих отношениях передовой Женевский университет имеет в своём распоряжении около 15 тысяч соединений. А фармкомпания Novartis — более миллиона. Но банк соединений компании Novartis закрыт для сторонних исследователей, это частная собственность. Разумеется, поиск новых лекарств продвигался бы гораздо быстрее, если бы банки были открыты, но тогда дела у фармкомпаний шли бы хуже. В данном случае бизнес играет против здоровья, и один-ноль в его пользу.

На следующем этапе создания нового лекарства происходит доработка отобранных соединений. Выясняются механизмы воздействия, побочные эффекты и тому подобное. Тут возможны разные сюрпризы. Например, компания AstraZeneca работала над созданием противозачаточного препарата, а в итоге у них получился эффективный препарат от другой, не «трижды негативной», формы рака груди под названием тамоксифен. Это история с хорошим концом. Чаще бывает по-другому, препарат отбраковывается на какой-то стадии и просто уходит в небытие. Информация о подобных провалах чрезвычайно ценна, потому что могла бы помочь другим исследователям не повторять ошибки коллег, экономить время и деньги. «Могла бы», но не может. Потому что эта информация закрыта, нигде не публикуется. Частная собственность. Два ноль в пользу бизнеса.

Часто задают вопрос, почему борьба с раком ведётся так долго и так трудно, в чём тут причина, а причина кроется отчасти в вышеупомянутых «нюансах» функционирования западной модели фармацевтики. Существуют и другие модели. Взять, к примеру, социалистическую Кубу. Нищая, прямо скажем, страна, у которой нет больших денег ни на исследования, ни на привлечение мировых светил, способна производить эффективные лекарства, затмевающие западные аналоги (включая вакцины от некоторых видов рака).

Но вернёмся к этапам создания новых лекарств. Следующий — предклинические исследования. Это испытания на животных, например, на мышах. Мышам с ослабленным иммунитетом подсаживаются человеческие раковые клетки и на них проверяется действие препарата. Токсичность препаратов проверяется на более крупных животных. В современной науке очень строгие этические нормы, чрезмерные страдания животных не допускаются. Для меня было сюрпризом узнать, что и лягушек современные студенты, оказывается, уже не режут.

Так вот, клофазимин, предлагаемый профессором Катанаевым в качестве лекарства от «трижды негативной» формы рака груди, успешно прошел все эти стадии, остались только клинические испытания, испытания на людях — самый дорогостоящий этап разработки препаратов.

Университет может оплатить клинические испытания только частично, дальше обычно подключаются фармкомпании. Проблема с клофазимином заключается в том, что это относительно старый препарат, у всех патентов на него давно истёк срок, и сейчас он не принадлежит никому. То есть никто не может заявить на него свои права, и поэтому с коммерческой точки зрения он не очень привлекателен. Лекарство само по себе может быть суперэффективным, но раз производить его могут все, кому не лень, это для фармкомпаний неинтересно.

Поэтому профессору Катанаеву помимо научной работы приходится заниматься поиском средств на клинические испытания (так называемая фаза I+II испытаний нового применения уже существующего лекарства). Требуется около 2.5 млн франков. Нужно обращаться в благотворительные фонды, негосударственные организации, либо организовывать краудфандинг. Хочется верить, что рано или поздно деньги найдутся и, если клинические испытания пройдут успешно, клофaзиmин станет доступен в качестве лекарства от рака груди (но не раньше, чем завершатся испытания! Не стоит пробовать принимать его в порядке самолечения). 200 тысяч спасённых жизней в год – ещё одна победа в долгой войне с раком.